Почему он стал для меня так важен и почему много лет я занималась тем, чем занималась — попытками сохранить, удержать, не позволить испортить то дорогое и ценное, что в нём осталось? Было это для меня профессией, призванием или долгом? Я склоняюсь к тому, что последним — долгом, который ты ощущаешь как свой и несёшь, потому что некому передать. Почему так случилось? Почему я не занималась все эти годы чем-то другим, более позитивным, престижным, доходным? Почему однажды случайные цепочки встреч, разговоров, учителей, прогулок, прочитанных текстов собираются в ясное понимание того, чем ты хочешь-будешь-должен-обречён заниматься?

У меня момент ясности возник летом 2004 года, после рождения старшей дочки. Калейдоскоп интересов и устремлений вдруг сложился в картинку, всё стало на место, отвалилось всё лишнее. Я составила файл под названием «Планы», где было написано: «Я хочу, чтобы люди, живущие со мной в одно время в одной стране, обладали бы чувством подлинности и инстинктом „наследования среды“. Конкретнее — чтобы старое не ломали, а органично вписывали в современную жизнь, а новое — строили так, чтобы не было мучительно стыдно». Я написала подробный список того, что я буду для этого делать, и людей, с которыми это можно было бы делать вместе. Сейчас видно, что почти ничего из моих планов не воплотилось буквально, в деталях. Но в смысле общего направления воплотилось так, как я и мечтать не могла, я собрала гораздо больше людей, чем надеялась. «Школа наследия» для меня стала апофеозом, венцом, итогом. Отдачей долга.

В повседневной работе градозащитника постоянно возникают вопросы «что», «кто» и «как». Что сохранять, достойно ли то или иное здание охранного статуса, нужно ли сохранять здание или ансамбль — это разговор про предмет. Кто должен сохранять, кто несёт ответственность, кто выделит средства, кому вообще это нужно — это субъект. Как сохранять: консервировать, реставрировать, реконструировать, возвращать первоначальный облик или сохранять наслоения времени — это разговор про методики и стандарты. Вопрос «зачем» обычно остаётся за скобками, потому что вроде бы все интеллигентные люди и всем ясно, что сохранять наследие надо, чего тут обсуждать

«Возрождение русской усадьбы. XXI век» / фото: Роман Булавко

Между тем этот вопрос написан на лбу любого собеседника за пределами тёплого узкого круга. Рядовой чиновник, девелопер, горожанин искренне не понимают, зачем тратить время, усилия, деньги и ценную землю на сохранение развалюхи. Отсылки к Конституции, Гражданскому кодексу, ФЗ-73 и даже международным хартиям их не вполне убеждают: ценность писаного закона у нас не слишком-то высока. Вопрос «зачем», вопрос об общепринятых ценностях, требует кристально прозрачного ответа, который не лежит на поверхности. Выстроить аксиологию наследия, инвентаризировать аргументы, провести смотр мысли и выбрать лучшее — вот что нам было нужно.

Нужно было ещё раз проговорить, почему нам важно существовать рядом с чем-то, что старше нас? Что несут нам старые стены и камни? Что они передают дальше, в будущее, в том числе и о нас? Что будет, если вообще ничего не сохранится? Кто решает, с чем рядом нам жить? И что в связи с этим можем решить мы сами? Это, пожалуй, не самые распространённые темы для лекций и светских бесед. При чудовищной популярности нового урбанизма и всплеске моды на краеведческие прогулки, в Москве ещё не было места с такой повесткой. А люди, которым было важно разобраться в этом, были — мы точно знали это по постоянному притоку в волонтёрские ряды «Архнадзора». И люди, которые могли рассказать об этом, тоже были. Многие — непубличные лица, известные больше по книгам или своим завершённым проектам. Многие — не имеющие к реставрации непосредственного отношения, но думающие о вопросе «зачем» больше и глубже тех, кто внутри профессии. Философы, историки, писатели, архитекторы, директора музеев — каждому из них было что добавить в котёл наших размышлений. Те люди, с которыми нам посчастливилось повстречаться на разных этапах и с которыми нам хотелось познакомить как можно больше единомышленников. «Школа наследия» появилась именно ради этого.

Мой собственный поиск ответа на вопрос «зачем сохранять» до сих пор не закончен. От архитектуры и истории я дрейфую в сторону трёх «Э»: экономики, экологии, этики.

Экономика наследия давно стала на Западе самостоятельной дисциплиной. Понимание наследия как «богатства», «актива» закреплено в Конвенции об охране архитектурного наследия Европы, принятой в Гранаде в 1985 году: «Архитектурное наследие является незаменимым выражением богатства и разнообразия культурного наследия Европы, несёт в себе неоценимые свидетельства нашего прошлого и представляет собой общее наследие всех европейцев». Многократно доказано, что сохранение исторической среды и приспособление зданий к новым функциям обеспечивает устойчивый экономический рост в регионе, способствует развитию туристического бизнеса, притоку налогов, развитию рынка недвижимости, созданию новых рабочих мест, возрождению и развитию старинных ремёсел. Сохранение наследия и повышение качества жизни стали привычной парой в международных отчётах.

Завершение второго учебного года Школы наследия. Участники: Михаил Ильин, Дмитрий Замятин, Александр Ракитин, Алексей Яковлев. Модератор: Рустам Рахматуллин / фото: Роман Булавко

Единственное но: экономика наследия — долгосрочная экономика. В ней нет быстрых сверхприбылей, она не терпит политических колебаний, её бенефициар — общество в целом, а не конкретный инвестор. Очевидно, что, возродив усадьбу, можно изменить к лучшему жизнь всего района, но её собственник не скоро вернёт свои деньги. Это экономика доверия, сотрудничества, внимания государства к частной инициативе. Экономика безопасности и стабильности. Этой экономики сейчас нет в России.

Связь сохранения наследия и экологии не так очевидна, но и здесь постепенно накапливаются аргументы. Строительство — одна из самых агрессивных индустрий в мире, оно загрязняет среду, использует ценные природные ресурсы, увеличивает парниковый эффект. Построенное человечеством за ХХ век значительно превышает в объёмах всё построенное за предшествующую историю. Бетонные многоэтажки образуют на поверхности планеты безобразные шрамы, многие из которых простоят гораздо дольше, чем в них будут жить люди. В этом смысле сохранить любое существующее здание и приспособить его к новой функции — гораздо экологичнее, чем строить новое.

Снос старинного здания тоже трата энергии, выброс газов, но главное — превращение плода человеческих рук в груду мусора, который покроет ещё одну частичку поверхности планеты на много столетий. После сноса гостиницы «Россия» её обломки были вывезены в Подмосковье и заполнили полигон площадью в несколько километров.

Ещё одна параллель с экологией — конечность наследия как ресурса. Количество исторических зданий на Земле конечно и исчислимо. Где-то их больше, где-то меньше, но представить, что их не останется вовсе, не так-то трудно. Например, в Москве около 10 тысяч построек старше 1917 года, не все из них имеют охранный статус. В период строительного бума лужковской эпохи в год сносили от 200 до 500 исторических сооружений. Такими темпами уничтожить всё архитектурное наследие Москвы можно было бы за время жизни одного поколения. Исторические здания — такой же «исчерпаемый ресурс», как нефть, газ или вода, только каждое из них по-своему уникально. Исчезновение одного вида растения или животного приводит к неизбежному дисбалансу в экосистеме. Исчезновение «слоя» наследия безвозвратно обедняет качество городской среды, снижает её разнообразие и, тем самым, снижает качество нашей жизни.

Лекция Федерики Росси (Италия) / фото: Роман Булавко

Этика — это то, во что упираются все вопросы в жанре «зачем». Это что-то самое личное, то, что не всегда хочется говорить вслух. И в то же время — самое общее, самое объединяющее, если ответить на непростые вопросы. Например, наследие — оно чьё? Кто наследник? В нашей стране, единственной, где не произошла постсоветская реституция, этот вопрос стоит особенно остро. У большинства исторических зданий наследников в юридическом смысле этого слова нет. А все мы, старающиеся их сохранить, в определённой степени самозванцы. Я, имярек, хочу сохранить это здание, не мечтая в нём жить или им владеть, лишь потому, что желаю ходить по улице и любоваться им долгие годы. В этом есть определённый эгоизм и самонадеянность, которые упираются в эгоизм и амбиции сторонников изменения города.

Но в широком смысле наследники всего, что построено предками, — мы все, всё человечество. Мы все заслужили вот эту небольшую горстку старинных зданий, оставшихся нам после войн, революций, пожаров и реконструкций. Эта вся вещественная память, все байты культурного кода, которые остались нам от истории. Каждое из них простояло на этой планете дольше, чем прожили мы. И каждое из них рано или поздно разрушится, как показали нам Немрут и Пальмира. Только от нас зависит, произойдёт ли это при нашей жизни, или когда-то позже.

Зачем же нам наследие? Чтобы чувствовать преемственность цивилизации. Чтобы знать своё точное место в истории и на карте. Чтобы испытывать ощущение принадлежности к месту и к веку.