Китайгородская стена после реставрационных работ Н.Д. Виноградова в 1925-1927 годах. Вторая половина 1920-х годов. Фото из архива Н.Д. Виноградова.

Елена Овсянникова

История охраны наследия в послереволюционные годы долго оставалась неполной. В нее не входили сведения о местных организациях, таких как Комиссия по охране памятников Моссовета. Намного понятнее была роль Отдела по делам музеев и охраны памятников при Наркомпросе, который стал формироваться в конце 1918 года и взял на себя охрану уникальных объектов в Москве и всей стране, о чем было много публикаций.

Сразу после Февральской революции 1917 года многие живописцы, историки искусства, зодчие и краеведы собрались в Художественно-просветительную комиссию, следившую за судьбой московского наследия. Для решения практических вопросов она вошла в Наркомат имуществ Республики, который был создан на базе прежнего Министерства императорского двора, ведавшего Кремлем, многочисленными дворцами и заповедниками. Этот коллектив опирался и на Моссовет, ведавший транспортом и недвижимостью [i]. Деятельность наркомата стала развертываться под руководством В.А. Карелина, который входил в ЦК партии левых эсеров и в Совет народных комиссаров, представлявший собой поначалу коалицию эсеров и большевиков. Карелин неоднократно выступал против Ленина, а в июле 1918 года был в числе главных организаторов подавленного большевиками левоэсеровского мятежа [ii]. Заодно был распущен и его наркомат, а инициативу перехватил в деле охраны наследия А.В. Луначарский, возглавивший Наркомат просвещения (Наркомпрос), при котором была создана сначала Коллегия, а далее – Отдел музеев и охраны памятников искусства и старины [iii]. Дела Наркомата имуществ Республики было велено передать в это ведомство и в Наркомат земледелия, куда ушел работать архитектор П.П. Малиновский, член Моссовета [iv], возглавлявший московское отделение Наркомата имуществ. Именно он пригласил себе в помощники архитектора Н.Д. Виноградова, материалы архива которого положены в основу данной статьи. Ранее с Малиновским по охране наследия работал художник Е.В. Орановский, ушедший далее в комитет Госконтроля [v]. Далеко не всем известно, что Наркомат художественно-исторических имуществ (таким было его последнее название) подготовил проект декрета об охране художественных ценностей раньше, чем это сделал Наркомпрос.

Архитектурная мастерская Моссовета и Б.В. Сакулин. Проект разгрузки Москвы с помощью городов-спутников. 1919 год.

В этом проекте говорилось: «Ввиду усиленной за последнее время спекуляции и вывоза из пределов России огромного количества художественно-исторических ценностей, часто имеющих общенациональное значение, а также в целях наилучшей их сохранности, систематизации, наибольшей доступности для обозрения и изучения широкими трудовыми массами всего скопленного веками художественно-исторического достояния, скрытого доселе от народа частными владельцами или узко классовыми организациями, Совет народных комиссаров постановил:

1. Организовать немедленно при всех волостных, уездных, губернских и областных Совдепах и Земкомитетах особые Комиссии по охране памятников искусства и старины, составляемые из уполномоченных членов Совдепов и местных специалистов по художественно-историческому и музейному делу, под контролем Совдепов и Земкомитетов, главной задачей коих является организация охраны и учета; составления описей, регистрация данных обо всех местных художественно-исторических имуществах в Комиссариате имуществ Республики, систематизация и популяризация собранных предметов среди населения…» [vi]. Однако декрет не был опубликован в такой редакции. В нем акцентировалась именно местная деятельность, а не руководящая роль центральной организации. Как развивались события, до сих пор подробно не описывавшиеся, можно понять из дневника Виноградова:

«1 июля1918 года. Весь день провел в комиссариате. Была спешная работа по окончанию декрета. Он должен идти сегодня в Совнаркоме.

2 июля. Декрет вчера не рассматривался, он по телеграмме Луначарского снят с повестки дня до его приезда. (…) Муссируется вопрос об издании декрета о невывозе и т.д. со стороны Комиссариата по народному образованию. В общем, я уверен, что декрет наш не пройдет […] 3 июля. Декрет засох. Луначарский не приехал, а завтра (даже, кажется, сегодня) начало Съезда Советов. […]

4 июля. Утром в комиссариате П.П. [Малиновский] поставил мне на вид, что положение [о Комиссии по охране памятников Моссовета] еще не готово, а также и то, что я не принимаю участия в составлении доклада. В два часа отправились на V съезд Советов, где сидели до пяти часов, когда открылся съезд. Здесь я впервые слышал Троцкого и Зиновьева.

5 июля. С утра в комиссариате распространились тревожные слухи. Вначале говорилось, что Комиссариат упраздняется, потом, [что] просто Малиновскому предложена отставка. Когда я вошел к нему в кабинет, он разговаривал по телефону с Луначарским (…)

На съезде впервые слышал речь Ленина. Говорит он весьма недурно.

6 июля. День прошел за работой в Комиссии по охране памятников искусства и старины при Совдепе, а потом – в отделе по охране при Комиссариате имуществ Республики [vii].

В шестом часу пошел на съезд. Там сел около П.П. Малиновского. Вопрос поставлен был ему о существовании (дальнейшем) […].[…] Вскоре он заявил о новости, которая появилась: посол Германии [граф Мирбах] убит. Это произвело скверное впечатление. Потом наблюдалось, что из [Большого] театра никого не выпускают. Затем левые с[оциалисты] р[еволюционеры, то есть эсеры] ушли на совещание. Время шло. Так, уже восьмой час. Наконец приглашены были коммунисты, с которыми пошел и я. Вместо фракционного совещания мы оказались на улице (…).

7 июля. К трем часа восстание в Москве было подавлено, и жизнь потекла обычным руслом, как будто ничего не случилось».

После всего произошедшего И.Э. Грабарем был написан иной вариант декрета, утвержденный Совнаркомом и много раз публиковавшийся. Главный акцент в нем делался на неких кооператоров, что в эпоху военного коммунизма не было актуальным и критиковалось Комиссией по охране памятников Моссовета.

Тем временем в Москву, советскую столицу, съехались чиновники разных полномочий. Им потребовались помещения для контор и жилья, мебель и пр., которые пытались сохранить органы охраны наследия Наркомпроса и Моссовета, вплоть до 1923 года выяснявшие взаимоотношения. Комиссия по охране памятников Моссовета (Мосгубмузей) меняла несколько раз свое название и положение в структуре местной власти. Она подчинялась Московскому отделу народного образования (МОНО) во главе с О.Д. Каменевой (Бронштейн, сестрой Л.Д. Троцкого), тогда как Н.И. Троцкая (Седова, жена Л.Б. Троцкого) заведовала Отделом музеев и охраны памятников Наркомпроса (Главмузей). На их работу влияли непростые взаимоотношения между мужьями (Л.Д. Троцким и Л.Б. Каменевым) и чиновниками разного уровня. С 1918 года Мосгубмузей создавал Пролетарские музеи с целью сохранения частных собраний и ценных по архитектуре особняков. Однако судьба памятников такого рода решалась на местном уровне, исходя из политических мотивов и личных амбиций людей, стоявших у власти. Об этом подробно написано в дневнике Виноградова, возглавлявшего Мосгубмузей в 1918–1924 годах, а с 1927 года работавшего в нем инспектором. Так, когда Наркомпрос (по инициативе И.Э. Грабаря) выдвинул концепцию «справедливого» перераспределения музейных коллекций из единого хранилища – Государственного музейного фонда, деятели Моссовета и районных Советов Москвы заняли противоположную позицию, гордившись Пролетарскими музеями. Это было сверху раскритиковано, что объяснялось заинтересованностью чиновников в особняках с картинами и мебелью, из которых лишь избранные вещи ушли в Государственный музейный фонд.

Портрет Н.Д. Виноградова. С.В. Малютин. 1919 год. Львовская художественная галерея.

Не пожелав действовать единым фронтом, оба ведомства оказались перед фактом принятия 7 февраля 1921 года постановления Совнаркома о продаже художественных ценностей за границу. В результате под ударом оказались многие произведения искусства, и в первую очередь находившиеся в Пролетарских музеях, расформированных в 1922 году. Предметы из них продавались на аукционе «Эос» и скупались А. Хаммером и другими американскими и европейскими коллекционерами «по цене граненого стакана», как записал в своем дневнике Виноградов.

Триумфальные ворота с лозунгами к III конгрессу Коминтерна. 1922 год. Фото из архива Н.Д. Виноградова.

«Демократический централизм» в коммунистической партии, то есть подчинение верховной власти, распространялся и на советскую культуру. Акции вандализма по отношению к наследию, показательно проведенные в Москве, копировали чиновники в провинции, закрывая музеи и уничтожая храмы. Подобная ситуация сложилась и в ходе реконструкции городов. Первый советский генеральный план «Новая Москва», созданный под руководством А.В. Щусева (1918-1923), был раскритикован деятелями Моссовета в 1925 году, выразившими позицию правительства СССР [viii]. Сегодня понятно, что важным аспектом в работе авторов проекта «Новая Москва» было с о т р у д н и ч е с т в о с Мосгубмузеем и непосредственно с Виноградовым (Щусев руководил его выпускной работой в Училище живописи, ваяния и зодчества и далее общался с ним по вопросам охраны наследия) [ix].

А. В. Щусев. Фото 1910-х годов. Частная коллекция.

Генеральный план «Новая Москва». Эскиз из архива Н.Д. Виноградова. 1918 год.

Однако глава Московского управления недвижимых имуществ (МУНИ) Н.Ф. Попов (Сибиряк) указал на страницах прессы Щусеву, что «Москва не Венеция и не Помпея…». И почти никто из влиятельных деятелей культуры не возразил против этого тезиса, так как репрессивная система ГПУ (НКВД) уже активно работала, направляя свои силы на интеллигенцию, представлявшую в глазах чиновников малочисленный, но самый непредсказуемый социальный слой. Не продолжая линию первоначального популизма, чиновники перестали финансировать Мосгубмузей, сильно сократив численность его сотрудников в 1921 году, а в 1923 году уволив всех сотрудников, кроме Виноградова и его секретаря. Без применения остались и собранные в Мосгубмузее материалы по обследованию городской застройки специально для авторов проекта «Новая Москва»(этим занимались сотрудники мастерской Щусева А.В. Снигарев, Н.Я. Тамонькин и др., входившие также в коллектив под руководством Виноградова).В 1926 году Виноградов, сохранив собранные материалы (в том числе по ампирным деревянным домам, разобранным на дрова), возобновил обследование городской застройки силами общественной комиссии «Старая Москва», создав при ней «Секцию регистрации памятников гражданской архитектуры» и обратив внимание на древнейшие палаты, которых было выявлено к концу 1920-х годов более восьмидесяти.

А.В. Снигарев. План обследования Москвы, проведенного к середине 1921 года сотрудниками Щусева и Виноградова. Из архива Н.Д. Виноградова. 1921 год.

С одной стороны, чиновники поддерживали в 1925–1927 годах масштабную реставрацию старинных зданий, на которой настаивала культурная общественность Москвы. Так, П.Д. Барановский (со стороны Наркомпроса) реставрировал Казанский собор на Красной площади, палаты Голицына и Троекурова, церковь Параскевы Пятницы в Охотном ряду; Н.Д. Виноградов (со стороны Моссовета) – Китайгородскую стену, Красные и Триумфальные ворота, Сухареву башню (в рамках приспособления под Московский коммунальный музей), грот в Александровском саду. И оба архитектора, в отличие от их начальников, тесно сотрудничали, делясь своим творческим опытом и строительными материалами. Помогал им советами отнюдь не только по долгу службы и легендарный знаток старой Москвы Д.П. Сухов. Но, с другой стороны, Наркомпрос и Моссовет, отчитавшись об этой успешной реставрации, далее не смогли противостоять сносу тех же самых объектов.

А.В. Щусев. Эскиз фрагмента генерального плана «Новая Москва». 1918-1920 годы. Из архива А.М. Щусева.

Наркомпрос перенес ответственность за реставрацию ряда уникальных объектов на отдел благоустройства Моссовета, куда перешел Виноградов из сокращенного Мосгубмузея. В 1934 году чиновники решили превратить отреставрированные сооружения в щебень для бетонирования сооружений строившегося метро. И это прошло без сопротивления со стороны деятелей культуры, уже не осмелившихся возражать. Итак, ни изучение, ни реставрация наследия не гарантировали его защиту. Когда с 1926 года начала заседать межведомственная комиссия по утверждению списков памятников архитектуры Москвы – их подготовил Мосгубмузей в виде разных по ценности групп: «Вне категории» (уникальные), 1-я, 2-я и 3-я категории (последняя имела три подгруппы), – то речь шла об отдельных перечнях культовых и гражданских объектов. В ходе заседаний, на которых обсуждали гражданские здания, М.А. Дурнов, представлявший планировочный отдел Моссовета под руководством С.С. Шестакова, высказал опасение, что при отдельном обсуждении двух частей списка дома и церкви могут оказаться друг напротив друга. Это помешает расширять улицы. Абсурдно, что, пока шло обсуждение этих списков, в 1927 году были сломаны Красные ворота – памятник «Вне категории» и вовсе не культовый, стоявший в центре площади, на которой было круговое движение, то есть транспорту не мешавший. Причем первоначально говорилось лишь о сносе церкви Трех Святителей на этой площади, относившейся к памятникам менее ценным и позднее снесенной.

Афиша выставки «Уходящая деревянная Москва» из архива Н.Д. Виноградова. 1921 год.

Однако улучшение транспортной сети стало лишь поводом для сноса самых заметных исторических построек. И планировочная подоплека такого вандализма была подготовлена концепцией «Большой Москвы» инженера-путейца С.С. Шестакова (1925). Об этом говорит не публиковавшийся до сих пор проект расширения улиц Китай-города, созданный под его руководством и сохранившийся в архиве Виноградова. Шестаков предлагал снести почти весь исторический центр Москвы ради расширения улиц вокруг Кремля, а далее замахнулся даже на Большой театр (ради установки на его месте памятника Ленину). Характерно, что схема «Большая Москва» Шестакова вышла в свет как иллюстрация его брошюры в серии «Библиотека по коммунальным вопросам» под редакцией Ф.Я. Лаврова, тогда – председателя Московского отдела коммунального хозяйства (МКХ). Тем самым подчеркивался официальный характер этого документа, хоть и мало отличавшегося от разработанной до того «Инфлюэнтограммы» архитектора Б.В. Сакулина (1919–1922), работавшего для обоснования щусевского генплана «Новая Москва» и происходившего из дворян. Сергей Сергеевич Шестаков (1862–1929) был влиятельным инженером путей сообщения, он окончил Московское техническое училище (ИМТУ, МИГИ, далее МВТУ им. Баумана) в 1886 году, руководил Планировочным отделом Моссовета с середины 1920-х годов, преподавал в Московском институте инженеров транспорта(МИИТ), но в 1929 году был безосновательно репрессирован. Именно ему, как прагматику, а не архитекторам чиновники дали возможность кардинально влиять на реконструкцию Москвы.

Опубликованный вариант генерального плана «Новая Москва». 1923 год.

Д.П. Сухов и П.Д. Барановский. 1923 год. Фото из архива Н.Д. Виноградова.

Борис Викторович Сакулин (1878–1952) был профессиональный землеустроитель и архитектор, окончил в 1898 году Константиновский межевой институт и в 1907 году петербургскую Академию художеств, состоял членом ряда профессиональных организаций, преподавал в ряде вузов, в 1928 году был в числе учредителей АРУ (Ассоциации архитекторов-урбанистов), заведовал кафедрой в МВТУ. Помимо идеи развития наземного транспорта были и иные причины сноса отреставрированных памятников архитектуры. Например, Виноградов записал о главных причинах сноса Китайгородской стены, на реставрацию которой были потрачены значительные средства. Это, во-первых, боязнь террористов, которые могли проникнуть под воссозданную им кровлю участка стены, шедшего вдоль Старой площади, у бывшей гостиницы Боярский двор, занятой правительством. И во-вторых, нехватка щебня для бетонирования подземных сооружений московского метро. Третьей причиной, и единственной, называвшейся официально, было расширение улиц для транспортных нужд, хотя в Москве тех лет автомобили были только у начальства. Горожане главным образом ездили на трамваях, ходивших по рельсам бывшей конки. Проект перепланировки Китай-города Шестакова, к счастью, не осуществился, но явно подготовил психологическую почву для дальнейшего расширения основных магистралей в ходе реализации генерального план Москвы1935 года. Надо сказать, что в большей степени пострадали бы от реализации плана Шестакова уникальные здания, имевшие множество удобных помещений, которых тогда особенно не хватало. Это Верхние торговые ряды, палаты бояр Романовых, доходный дом подворья Троице-Сергиевой лавры и кое-какая рядовая застройка. Казанский собор, церковь Николы Большой Крест и другие храмы, снесенные далее в качестве показательного акта обновления Москвы, не играли большой роли в его градостроительной аргументации на этом этапе. Итак, на заседаниях Планировочного отдела Моссовета Н.Д. Виноградов в 1925–1927 годах записал факты, отразившие атмосферу, в которой вынуждены были работать профессионалы. Их контролировали не только чиновники, но и сотрудники ГПУ (НКВД). От их вмешательства пострадал и Шестаков, до сих пор неизвестно почему репрессированный.

С.С. Шестаков. «Большая Москва». 1925 год.

Казанский собор на Красной площади в ходе реставрации П.Д. Барановского. Вторая половина 1920-х годов. Фото из архива Н.Д. Виноградова.

24 февраля 1926 года. Заседал в комиссии по перепланировке Москвы у Шестакова С.С. Наслушался любопытных вещей. Так, существует ряд предложений на места памятника Ленину. Снести Б[ольшой] театр и поставить памятник. Снести дома Голицына и Троекурова и туда поставить памятник. Снести Страстной монастырь и здесь поставить памятник. Снести целый квартал на горе от Рождественки к Неглинной, между Звонарским [переулком] и Трубной площадью и другие, не менее дикие предложения.

Вообще дело перепланировки находится в весьма ненадежных руках. Кроме того, Шестаков сообщил, что в Президиуме Моссовета есть план ежегодного разрушения церквей.

С.С. Шестаков с группой создателей Братского кладбища во Всехсвятском. Справа налево: С.С. Шестаков (автор планировки); А.Н. Кельх (финансировавший строительство), А.В. Щусев, автор храма на кладбище; С.В. Пучков (врач, попечитель кладбища). 1915 год.

3 марта 1926 года. Вечером я был в МАО [Московском архитектурном обществе], где дураком просидел до половины одиннадцатого, когда приступили к обсуждению вопроса о планировке г. Москвы. Решено начать кампанию за прекращение безобразий С.С. Шестакова, который показал себя в достаточной полноте. <…> Причем Щусев сказал, что сейчас в Госплане обсуждается вопрос об изъятии строительных дел из ведения ГПУ и привязке их к судебным органам, т.е. сейчас все тюрьмы заполнены строителями [x]. Любопытно отметить, что зашедший сегодня ко мне К.И. […] за долгом, за взятые у него материалы, на мой вопрос, почему его родственник не обратился за работой в Мосстрой, прямо ответил, что там работать — это идти в тюрьму.

С.С. Шестаков, М.А. Дурнов. Проект районной планировки от храма Христа Спасителя до Лубянской площади. Фрагмент северо-восточной части. 1925 год.

22 сентября 1926 года. Да, забегал в Планировочный отдел, где мне наговорили ужасов относительно Китай-города. Между прочим, Михайловскому и С[…] поручено составить доклад о сносе Иверских ворот и Исторического музея. Между тем, я застал Дурнова за разрисовкой Китай-города, где продолжается дальнейшая перепланировка, направленная в сторону разрушения, т.е. выходит по плану снос всех рядов, т.е. Верхних и Средних [xi]. До Москва-реки то будет площадь — Красная, с фонтаном и т. п. [xii]

Палаты В.В. Голицына в ходе реставрации П.Д. Барановского. Фото Н.Н. Лебедева 1932 года из архива Н.Д. Виноградова.

Итак, игнорирование архитектурной ценности и во многом – возможности практического применения застройки Китай-города показало московским чиновникам, что для таких градостроителей, как Шестаков, нет границ дозволенного. А далее городские власти сделали акцент на сносе самых значимых исторических зданий, игравших роль доминант, и вовсе не ради расширения улиц, а «для примера», в назидание сторонникам охраны наследия. Как записал далее в своем дневнике Виноградов, протесты архитекторов в 1926 году могли привести к перестановкам в Планировочном отделе Моссовета. Шестакова предполагалось заменить И.В. Жолтовским, чего на деле не произошло.

Проект перепланировки Китай-города из архива Н.Д. Виноградова (усилен контраст линий для публикации). 1925 год.

Приведенный проект реконструкции Китай-города из архива Виноградова предвосхитил решительную сломку исторических зданий согласно утвержденному в 1935 году Сталиным новому генеральному плану Москвы [xiii]. Его основные положения были не столько прагматичны, сколько ярко выразили тоталитарный архитектурный стиль.

Несмотря на поражение москвичей в борьбе за наследие, понятно, что взаимодействие специалистов разных ведомств, при поддержке широкой общественности, наметившееся в то время, сегодня может способствовать разумной государственной политике в этой сфере.

Н.Д. Виноградов. Чертеж планировки Китай-города в 1920-е годы, сделанный к его статье о Китайгородской стене в журнале «Коммунальное хозяйство». См.: ее переиздание в книге: Овсянникова Е.Б. Китайгородская стена. Реставрация перед сносом. По материалам Н.Д. Виноградова. - М.: Москва, которой нет, 2015. - С. 26-55.

Места, «улучшенные» сносом памятников архитектуры. Страница из журнала «Строительство Москвы», 1935, № 7-8.

Красные ворота и церковь Трех святителей. Фото 1920 года.

Литература:

Овсянникова Е.Б. Китайгородская стена. Реставрация перед сносом. – М.: Москва, которой нет, 2015. Как охраняли памятники культуры в 1918-1921 годах. Дневник очевидца / публикация Е. Овсянниковой // Панорама искусств. – М.: Паулсен, 2007. – С. 326-349.

Доброновская М., Вайнтруб Л. Москва. Охраняется государством. К столетию образования органов охраны памятников. Документы и свидетельства. М.: Департамент культурного наследия города Москвы, 2017.

[i] См.: Из истории строительства советской культуры. Москва. 1917-1918. Документы и воспоминания / сост., общая ред., предисловие В.Н. Кучина, М., Искусство, 1964; Овсянникова Е.Б. Из истории комиссии Моссовета по охране памятников // Советское искусствознание’81, 1983, вып. 2, с. 263-330.

[ii] Владимир Александрович Карелин (1891-1938), из дворян, учился на юридическом факультете МГУ, сотрудничал в газетах как журналист, был 5 лет в ссылке, в 1917 году возглавлял Харьковский комитет партии эсеров, председателем городской Думы, с декабря 1917 по март 1918 года нарком государственных имуществ. Неоднократно арестовывался, в 1937 году был обвинен в руководстве нелегальной эсеровской организацией и приговорен к расстрелу, реабилитирован в 1993 году.

[iii] Анатолий Васильевич Луначарский (1975-1933), революционер, литератор, первый нарком просвещения (1918-1929).

[iv] О дальнейших коллизиях во взаимоотношениях между Москвой и Петроградом см.: Рославский В.М. Москва-Петроград: два центра отечественной реставрации. – М.: Индрик, 2015.

[v] См. публикацию, указанную в прим. 1.

[vi] Документ из личного архива Н.Д. Виноградова.

[vii] Судя по этому тексту, положение Виноградова как руководителя подразделений по охране наследия наркомата и Моссовета было двойственным. Из других сохраненных им документов ясно, что уже через несколько дней и он и его сотрудники продолжали работать только как подразделение Моссовета.

[viii] См.: Овсянникова Е.Б. Творчество Щусева с исторической дистанции // Алексей Щусев/ Щусев П. В. Страницы из жизни академика А.В. Щусева / под ред. М.В. Евстратовой. – М.: С.Э. Гордеев, 2011. – С. 270-314; Овсянникова Е.Б., Васильев Н.Ю. Москва реконструируется // Москва реконструируется / Вводная статья к факсимильному изданию книги 1938 года. – М.: Реставрация-Н, 2014. – Т. 1.

[ix] Николай Дмитриевич Виноградов (1885-1980), окончил Московское училище живописи ваяния и зодчества в 1915 году, возглавлял Комиссию по охране памятников Моссовета с 1918 года, в 1925-1927 годах руководил реставрацией Китайгородской стены, Сухаревой башни, Красных и Триумфальных ворот, грота в Александровском саду; в 1930-е и 1940-е годы реставрировал стены и башни Московского Кремля, возглавлял реставрацию сооружений Троице-Сергиевой лавры в 1940-е годы, координировал организацию Государственного музея русской архитектуры (ГНИМА им. А.В. Щусева) и был его первым директором после смерти Щусева (1949), работал заместителем директора по научной работе этого музея до конца своей трудовой деятельности. См.: Овсянникова Е. Б. Виноградов Николай Дмитриевич // Энциклопедия русского авангарда. – М.: Глобал Эксперт энд Сервис Тим, 2013. – Т. 1. – С. 158-159.

[x] На самом деле, ситуация изменилась лишь частично, в ведении ГПУ (НКВД) было строительство почти всех коммунальных и стратегически важных сооружений, обеспечивавших водоснабжение, санитарию и пр., в том числе бань, кладбищ и т. д.

[xi] См. опубликованный фрагмент генерального плана центра Москвы, о варианте которого, возможно, идет речь: Броновицкая Н.Н. Памятники архитектуры Москвы. Архитектура Москвы. 1910-1935. - М.: Искусство - XXI век, 2012. - С. 156-157.

[xii] Архитектор Модест Александрович Дурнов (1867-1928), окончил МУЖВЗ (1887), учился у К.М. Быковского, А.С. Каминского, С.У. Соловьева, автор проекта театра Ш. Омона (1902), член Союза русских художников, художник-акварелист, был известен как московский денди, принимал участие в строительстве здания Кустарного музея по проекту С.У. Соловьева. Ранее о его деятельности после революции не упоминалось.

[xiii] См.: Овсянникова Е. Б., Васильев Н. Ю. Москва реконструируется // Москва реконструируется / Вводная статья к факсимильному изданию книги 1938 года. – М.:Реставрация-Н, 2014. – Т. 1. – С. 5-29.

Опубликовано в журнале "Московское наследие".