Павел Иванов

Эту статью я хотел бы посвятить юбилею (десять лет) достаточно странного события. Да, десять лет назад в Твери сбили фрески Успенского собора – единственный такой сохранный комплекс тверской монументальной живописи, на редкость цельный и ценный (все-таки 1799 год). Больше у нас в Твери ничего такого нет. Живопись в Белой Троице 1859 года жестко замазана и считай что тоже утрачена (я не вижу перспектив ее восстановления в ближайшее время), а в Троице за Волгой от первоклассной живописи 1817 года уцелел только восьмерик. Ранняя живопись XVIII века в городе утрачена в советское время вся. Такая печаль.

Я познакомился с этой живописью, когда собор еще не действовал. Туда в начале 90-х можно было пролезть через приоткрытую заваленную мусором дверь. Внутри стояли леса. Мне мерещились средневековые стены, а на меня глядели ангелы со смешных облачков на куполе и полустертые потемнелые святители на стенах. В алтаре глядел в дивной лепной раме казавшийся похожим почему-то на Петра I Спас на престоле, и темные силуэты архангелов склоняли к царским вратам свои рипиды.

Росписи апсиды Успенского собора Отроч монастыря. Тверь, 1799

В конце 1990-х собор стал действующим. В ту пору я был сильно увлеченным и воцерковленным молодым человеком, жадно впитывавшим всякие православные штуки. А тут кстати подоспели дневники митрополита Вениамина (Федченкова), у которого целая проповедь на тему «Отче наш» отталкивается от его тверского впечатления 1914 года от фресок Успенского собора, этих самых фресок. Они глядели теперь на меня, как когда-то на архимандрита (в ту пору) Вениамина. И мне было приятно, что даже в Твери есть вещи, которые не изменяются через столетие.

Понимая теперь разные времена ретроспективно, я думаю, что лучшим временем для города Твери был период около 2005 года, когда городское хозяйство и вообще облик города как-то балансировали перед наступившей потом разрухой и полным строительным беспределом, благодаря еще живым старым кадрам, которые поддерживали еще советский порядок в части сохранения старины и благоустройства. Уже строились колокольни, храмы обретали купола, но не было еще сайдинга, пластика и высоток. Все начало рушиться где-то в 2008-2009 годах. Знамением этой перемены стала высотка на Петербургском шоссе, 3, первой убившая одну из лучших панорам. А в части охраны наследия таким толчком, который открыл портал, из которого хлынули бесы, стал именно Успенский собор.

Танашкин служит в соборе и сейчас, и, уверен, ни разу не раскаивается в содеянном. Его идея ремонтировать собор была чистой воды самоуправством, потому что предполагалось, что около 2015 года приход должен был провести реставрацию живописи. Поскольку собор памятник федеральный, то средства и не ожидались от области. Естественно, ремонт должен был делать не приход. И доживи живопись до 2015 года, очень может быть, случились бы деньги от «Культуры России» или еще какой программы. Но суммы в десятки миллионов тогда нельзя было даже представить в нашей провинции. Отец Петр с гордостью отчитался как-то, что на весь ремонт истратил около трехсот тысяч рублей - приходских. Этого как раз хватило уничтожить памятник.

Росписи в нижней части трапезной. Успенский собор Отроч монастыря. Тверь, 1799

В том славном 2009 году, как раз 1 июля, я зашел в Успенский собор. Не помню, что меня туда привело (до того я там не был месяц или более того), но мне стало худо. Половины росписей не было. Не было вообще живописи в трапезной части храма, не было живописи в арке с теми самыми «федченковскими» композициями «Отче наш». Не помню, что я делал сразу же после этого печального открытия, но для начала решил обратиться к Надежде Нестеровой, которая у нас тогда в газете “Тверские ведомости” занималась культурным наследием.

Надежда Александровна охнула и перевела меня на Татьяну Туманову, человека, уже более существенного, архитектора-реставратора.

Все, что нам пришло в голову – написать в прокуратуру. Естественно, когда вы раньше не писали в прокуратуру, вы думаете, что прокуратура – это что-то запредельное и всесильное. Я в это очень верил. Написав письмо, мне хотелось заверить его хотя бы несколькими подписями кроме своей. Во-первых, потому что страшно, ибо я, ничтожный, взывал к высшей власти и справедливости, а во-вторых, потому что так было авторитетнее.

"Чудо на море Галилейском". Фрагмент росписи Успенского собора Отроч монастыря. Тверь, 1799

А надо напомнить, что в 2009 году отношение к церкви в обществе было еще сильно иным. Оно было не сказать, чтобы очень, но сильно положительным. Сочиняя обращение против настоятеля храма, я ощущал себя чем-то вроде Лютера, прибивающего на двери свои тезисы. Сейчас вспоминать об этом смешно, но мне смешно не было.

Нестерову найти было просто, еще мы позвонили Нате Майоровой из картинной галереи, с которой как раз недавно общались на конференции в Кашине. Она-то, кстати, и рассказала, что росписи в соборе создал Матвей Челповской в 1799 году, и что их предполагали экспонировать, пока собор был до передачи епархии на балансе картинной галереи. Нату Анатольевну я встретил за чаем у отца Павла Сорочинского. Отец Павел хлебосольничал в своей сторожке у Покровского храма. Помню, когда я сидел и ждал, когда закончится болтовня на какие-то спасительные темы (Ната Анатольевна там была не одна, была еще Людмила Юга и еще кто-то), то опять чувствовал, что своими руками открываю невидимые кингстоны корабля, на котором до этого вполне уютно плыл.

В общем, подписи были собраны, я дошел до прокуратуры, отдал это обращение. Но сидеть и ждать было, конечно, невозможно. Требовалась статья в газете. В ту почти доинтернетную эпоху это реально много значило. Наш тогдашний редактор Владимир Буячкин знал мои церковные симпатии, он поглядел на меня с прищуром, сказал, что «это бомба» и предложил сделать главный материал номера на эту тему. Для материала требовалась фотография. Мы с Александром, тогда нашим фотографом, а потом коллегой по «Тверским сводам» отправились к собору. Тыкать отцу Петру в нос как папарацци фотоаппаратом мы точно бы не смогли. Но на ловца и зверь бежит. Отец Петр, в тапках и трениках, как раз вылез из собора – так он и попал на первую полосу.

"Чудо на море Галилейском". Фрагмент росписи Успенского собора Отроч монастыря. Тверь, 1799

На следующее утро наступила короткая и - не скрою - приятная слава. Все наши независимые (а таких тогда было большинство) СМИ желали комментария. Было и телевидение. Одни лезли внутрь, другие снимали снаружи, кому-то (не помню уже, кому), я коротко рассказал, что думаю по этому поводу. В таких примерно выражениях: «Представьте, что в ваш дом входит гость и вместо уважения к вашей семейной реликвии снимает со стены портрет прадедушки с прабабушкой и при вас нагло разрывает его в клочья. Вот то, что сделал Петр Танашкин, – примерно и есть по отношению ко всем нам, жителям Твери».

Нельзя сказать, что я не испытал мстительного удовольствия. В собор-таки заглянула комиссия от комитета по государственной охране наследия. И, заглянув, потребовала остановить работы. О чем я с радостью и написал в следующем номере «Тверских ведомостей» - как продолжение темы, обещая следить за ней и дальше. Отец Петр явно струхнул. Дня два реакция сообщества на все это была явно правильная: общее возмущение содеянным варварством.

Каково же было мое удивление, когда спустя примерно неделю маятник плавно тронулся в обратную сторону. Уже официальным «Вестям» Танашкин на голубом глазу сказал на пороге своего храма, что ничего плохого в этом ремонте не видит, и что фрески «нарисуем». Михаил Юрьевич Смирнов (на ту пору заместитель начальника комитета по охране памятников) что-то промямлил на камеру, что ущерб будет устанавливаться, и будем решать, как обязать приход устранить последствия такого незаконного вмешательства в памятник. Уже это означало, что конфликт будут стараться замять. Но я этого не понимал.

"Притча о талантах (?)". Роспись Успенского собора Отроч монастыря, Тверь, 1799

Затем появился отклик епархии (опубликованный на «Русской линии», он и сейчас там висит). Архиерей дистанцировался от этого напрочь. Собственно, ответ был подготовлен Павлом Сорочинским, и он недвусмысленно пытался перевести стрелки на личный конфликт – мой и настоятеля. Это была чистая ложь, потому что Танашкин мне никогда не был не то что врагом, я с ним и знаком-то не был. Дело было в том, что отец Павел честно пытался откатить назад, намекая, что неплохо бы сторонам договориться, что «ничего не было». Репутационные потери – вещь серьезная, а Тверская епархия и всегда и тогда имела плохую репутацию в столице.

Мне начали присылать письма с подписями прихожан, которые клеймили меня предателем, позвонил покойный ныне Борис Николаевич Ротермель (главный тогда краевед) – и тоже начал мне выговаривать. Правда, его не стоило труда убедить в обратном: он просто не был в курсе, что фрески в соборе имеют такую ценность (спасибо поговорившей с ним Нате Майоровой). Позвонил отец Александр Шабанов – тоже кем-то уже введенный в заблуждение, что фрески, дескать, «фрагментарны» и ничего  собой не представляют. С ним мы тоже все разобрали.

"Да приидет Царствие Твое". Фрагмент композиции "Отче наш". Роспись Успенского собора Отроч монастыря, Тверь, 1799

Для аргументированного ответа мне пришлось пойти в архив «Тверьпроектреставрации» и познакомиться с Еленой Кондаковой (Успенский собор был «ее» объектом). Она охарактеризовала отца Петра вполне точно: «типичный казак – прет не рассуждая»). Но участвовать в борьбе за фрески отказалась: «мне еще с ним работать, а у него необмеренные карнизы на четверике». Обмерила ли она их когда-либо, не знаю. Едва ли. Достаточно скоро у нее появилось много других, более интересных дел.

Но увесистую папку с реставрационными материалами по собору мне выдали. Открыв ее, я испытал что-то вроде ноющей зубной боли: там было всё. Подробнейшие отчеты и зарисовки, прорисовки композиций, анализ красочного состава, результаты пробных раскрытий и много – но, увы, черно-белых - фотографий. Это все доказывало как ясный день, что Филатов с мастерской серьезно подходили к делу, и не случись катастрофы с распадом советской экономики и нашего «церковного возрождения» с изгнанием картинной галереи, всего скорее реставрация фресок шла бы уже к завершению.

Общий вид росписей западной стены основного объема. Успенский собор Отроч монастыря, Тверь, 1799

Тем временем из прокуратуры ответа не следовало, и я отправился за ним сам. Мне сказали, что обращение из областной прокуратуры отправили в Заволжскую, а там – когда я пришел – вынесли мне ответ (его никто не собирался никуда отсылать): это была аккуратно вырезанная моя же заметка о том, что «работы остановлены», подколотая к моему же обращению. Собственно, это было и все.

Нет, потом я еще пытался добраться до столицы. Мне самому сейчас непонятно, чего я хотел. Скорее всего, какой-то «окончательной бумажки», чтобы Петру Танашкину в страшном сне уже не хотелось трогать свои драгоценные стены. Но здесь ничего не вышло. Любопытство к фрескам на федеральном уровне образовалось уже годах в 2012-2013-м, когда спасать там было больше нечего. В 2010 году фрески окончательно были уничтожены.

Как-то однажды, пересилив себя, я зашел в пустой и свежепобеленный собор. Петра не было, бабушка на свечной лавке была расположена мирно – она не была знакома со мной по моим заходам в собор с телевидением. Я спросил: «А как же росписи, у вас такие красивые были». – «Да, - ответила она, - сбили все; мы и не хотели; внизу были очень красивые картины, их обили, оштукатурили со всех сторон, а потом утром зашли – а они все потрескались и осыпались».

Я вышел и – честно признаюсь – заплакал.

Прежний мир рухнул. Как потом выяснилось, далеко не только мой.

"Чудо на море Галилейском". Фрагмент росписи Успенского собора Отроч монастыря. Тверь, 1799

Конечно, до «пусек» и «нанопыли», «патриарших часов» и прочего было еще года три. Но задолго до этого мне стало ясно, что грядет что-то такое, что поставит все наше «церковное возрождение» на архивную полку.Нет, Церковь, конечно, будет. И, наверное, для глобальной истории Руси эти фрески мало что стоят – сколько их, таких, было загублено при советской власти и до нее. Но этот случай вскрыл - неожиданно именно для меня, конечно, так-то это видели тогда уже многие – недоговороспособность церковной верхушки с жалкой творческой интеллигенцией.

После Успенского собора Отроч монастыря меня мало что может удивить. Ни Валаам, ни Андроников, ни уж – конечно – какие-то снесенные или изуродованные церковные памятники в провинции.

Но это не означает, что борьба за них не будет продолжаться.